16 марта Народному артисту России исполнилось бы 88 лет. Об актере рассказывает его дочь, актриса Дарья Юрская.
— Самые ранние воспоминания об отце – это… французский язык, — смеется Дарья. — Папа в своё время хорошо выучил этот язык сам и мечтал, чтобы я свободно разговаривала на нём. Поэтому со мной он сразу начал говорить на двух языках – русском и французском. Когда мы переехали в Москву, мне было шесть лет, он начал возить меня в частную учебную группу. Помню, когда мы в метро сходили с эскалатора, папа всегда мне говорил: «Attention!», то есть — «Внимание!» Поначалу я даже языки путала, французский и русский у меня сплелись, превратились в единый. Папа мучил меня разве что математикой, которую я с трудом понимала. Он же окончил школу с золотой медалью, и это – тяжелый случай для всей семьи. Папа хотел, чтобы и я всё делала на «отлично», перфекционизм в действии! Когда в средних классах у меня пошли «трояки» по математике, что было для меня ещё и неплохо, он страшно возмущался. Пытался мне что-то объяснять, нервничал, не мог понять, почему я не понимаю очевидных вещей.
— В быту папы почти и не было. Вбить гвоздь в стену у него не получалось и он от этого страшно злился. Зато папа был озабочен проблемой мусора, — ему нравилось выносить мусор на помойку. Он про себя говорил: «Я – мусорный человек». Ещё он любил котов, их в нашем доме всегда было много, папа за ними ухаживал. Редко, но что-то мог и на кухне приготовить. Мама (актриса Наталья Тенякова – прим. Ред.) рассказывала, что в свое время он ее покорил тем, что сделал ей бутерброд: хлеб, кусочек сыра, посыпанный молотым кофе. Юная Наталья Тенякова тогда подумала: «Умеет готовить!» Но потом оказалось, что это был верх кулинарных способностей Юрского.
— Мне кажется, что в начале актёрской карьеры, в 1960-е годы, Юрский более, чем соответствовал своему времени. Думаю, это время в актёрском смысле он же и формировал. И это было совершенно счастливое время. В 1968 году папа вместе с труппой БДТ (Большой драматический театр – прим. ред.) оказался на гастролях в Праге. В тот период, когда туда вошли советские танки. Тогда у него произошёл чудовищный слом, депрессия, которая длилась, наверное, всю оставшуюся жизнь. Видимо, тогда началось его некоторое инакомыслие, а впоследствии и травля от КГБ. Потом были долгие, нудные застойные годы, когда мало чего происходило. Меня удивило, когда в одном интервью папа сказал, что в профессиональном плане он считает для себя самый счастливый период – это 1990-е годы. Потому что тогда, действительно, было ощущение полнейшей свободы, что-то качественно изменилось внутри общества. В тот период было идеальное сочетание – свобода плюс возможности. Когда начались 2000-е всё стало по-другому… Если говорить о несоответствии времени… Папа слишком много чего умел, и всё делал на «десять» баллов из десяти. Папа писал, но говорил, что в первую очередь он – актёр. Но актёру всегда тесновато в профессии, потому что она зависимая. Поэтому папа и много спектаклей ставил, и кино снимал.
— Папа был бескомпромиссным человеком. Он не был диссидентом, который выходит с протестом на площадь. Но, в творческом смысле – да. Например, папа общался с Солженицыным, читал его произведения. До сих пор никто не знает, что стало началом его запрета в Ленинграде. Есть версия, что гонения начались из-за одной истории. Он играл в БДТ спектакле «Беспокойная старость» профессора Полежаева. К нему пришли с просьбой выступить на концерте для партийных чиновников: «Сергей Юрьевич, прочтите, пожалуйста, монолог Полежаева из вашего нового спектакля». На что папа ответил, что монолога у этого персонажа в пьесе нет. Чинуши ведь не знают пьес, обиделись, мол, не хочет артист Юрский нас порадовать.
— Когда в 1978 году, родители вынуждены были уехать из Ленинграда, руководитель МХАТа Олег Николаевич Ефремов сказал: «Да, конечно, мы вас с Наташей берём!» И, я так понимаю, его в этот же день вызвали «наверх» и пригрозили: «Вы, вообще, знаете, кого приглашаете?!» Ефремов тогда извинился: «Серега, я не могу!» А театр имени Моссовета принял артистов Юрского и Тенякову, потому как МХАТ имени Чехова государственного подчинения, а театр Моссовета – московского. Наверное, там было меньше давления. Папа никогда не забывал этого, был до конца жизни благодарен театру имени Моссовета, чтобы там не происходило. Последний спектакль «Reception», который он там поставил незадолго до ухода, шёл у него тяжело. Он метался между МХТ имени Чехова и театром имени Моссовета, где поставить эту пьесу. Потом как-то сказал мне: «Даш, впрочем, о чем уже разговор?! Откуда меня будут хоронить?!» Он как бы с юмором об этом сказал.
— Дня за два до смерти папа с грустью вдруг сказал: «Я ведь никогда уже не выйду на сцену». Он не хотел выглядеть старичком перед зрителями. Ведь мы даже не задумывались, сколько ему лет, папа всегда настолько был активен… В одну секунду оторвался тромб… Удивительно, но, мне кажется, он и свой уход давно репетировал. В двух спектаклях — «Предбанник» и «Железный класс», в которых играл папа, его герои умирают одинаково, — сидя на стуле. Так вот отец и дома так же поступил: сел на стул и всё! До сих пор мне кажется, что он просто сыграл очередной спектакль.
