Дети известных людей всегда привлекали внимание не меньше, чем их знаменитые родители. А вот как сами дети жили в тени популярности своих родителей?
Сын Владимира Высоцкого Никита: Мы жили на разных скоростях
— Отец спрашивал, мол, почему не учусь играть на гитаре. Я отмахивался, но втайне от него все-таки пробовал научиться. У меня получалось, но плохо. Понимал, что от сына Высоцкого люди будут ждать чего-то особенного. Мне часто говорят о нашем большом сходстве с ним. Помню, в Кремле вручали Государственную премию фильму «Место встречи изменить нельзя». За отца, которого уже не было с нами, пришли получить премию его родители – мои бабушка и дедушка. И я с ними был.
Встретили там режиссера Станислава Говорухина. А он накануне видел меня в спектакле театра «Современник», где я тогда работал. И вот с окружающими поделился впечатлением: «Представляете, как будто Володю увидел. Только больших размеров». На самом деле мы все-таки очень разные, если, конечно, не брать во внимание скорость, с которой жил он и с которой я живу.
Дочь Андриано Челентано Розалинда: Артистам нельзя иметь детей!
— Я не хочу, чтобы меня знали только как дочь Адриано Челентано. Когда в восемнадцать лет ушла из дома, отказалась от какой-либо материальной поддержки со стороны семьи и с тех пор живу на то, что зарабатываю сама. Хочу, чтобы люди меня запомнили, как Розалинду. Зачем пользоваться заслугами отца? Хотя от фамилии не отказываюсь. Раньше очень расстраивалась, когда замечала, что людей прежде всего интересовало то, что я его дочь. Теперь уже не раздражает, привыкла. Кроме того, и родители признали моё право на собственный голос в искусстве. Папы в нашей жизни было очень мало. Он же вечно занят, думал прежде всего о себе.
Нам сильно не хватило его внимания и любви. Но артисты – существа крайне эгоистичные. По-моему, им вообще не следует иметь детей. Но это совсем не значит, что я не люблю своих родителей.
Сын Людмилы Касаткиной Алексей: Стеснялся, что на нас все смотрят
— Я комплексовал из-за маминой популярности. Например, идем вместе в магазин, а к ней подходят люди: кто-то за автографом, кто-то — чтобы сказать: «Ах, Людмила Ивановна, вы — моя любимая актриса!» Мне все это не нравилось — я стеснялся, что на нас все смотрят. Но родители всегда интересовались и участвовали в моей жизни. Поддерживали во всех творческих начинаниях.
Мы с мамой не раз выступали перед гостями нашего дома. Мне было лет десять-одиннадцать, когда мы вдвоем показывали им отрывок из спектакля Театра Советской армии «Укрощение строптивой» — сцену знакомства главных героев. Я изображал Петруччо — на меня надевали большую шляпу, к поясу подвешивал шпагу. А мама в вечернем платье быластроптивой Катариной. «А, котик! Слышал я, вас так зовут?» — произносил я, совсем еще маленький мальчишка, с усмешкой. «Вы глуховаты на ухо, должно быть?! Меня зовут все люди Катариной», — возмущенно отвечала мама. «Ты лжешь. Тебя зовут царапка-котик!..» Наше выступление после домашнего застолья проходило на бис.
Дочь Иннокентия Смоктуновского: папа гордился моим фуэте
— Папа и в школу приходил, когда нужно было, и задачки с нами решал по математике. Брал нас с братом на репетиции, на спектакли, на съемки. Хотел, чтобы и мы стали артистами. Мой брат Филипп закончил в свое время театральное училище им. Щукина и даже снимался в кино. Но потом стал литературным переводчиком. А я училась в хореографическом училище.
Папа даже вместе со мной на диете сидел, — в знак солидарности тоже отказывался от белого хлеба, от сладостей. Очень любил, когда я играла на фортепьяно. Иногда вставал рядом и под музыку начинал читать Пушкина. Получалось очень красиво: такое сочетание музыки и поэзии.
Мне приятно, что в своих интервью на вопрос: «Чем вы гордитесь?» он мог ответить: «Тем, как моя дочь крутит фуэте» или «Тем, как моя дочь научилась плавать».
Дочь Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича Ольга: отец бегал, размахивая виолончелью
— Для нас с сестрой мама и папа были большим авторитетом. Их слово — закон. Нас так воспитали, что обижайся или нет, а будет так, как они сказали. Конечно, в юности возникали какие-то ситуации. Например, когда папа бегал за мной по дачному поселку, размахивая виолончелью, за то, что не занималась на инструменте. Еще помню, я обиделась, когда он не позволил мне пойти на выпускной вечер в приготовленном для этого случая платье — слишком коротким оно ему показалось.
Тогда мама распустила свою шаль и за ночь связала крючком кружева, которые пришила к подолу моего платья…
Однажды, когда мы с сестрой уже взрослые жили отдельно (это было в Америке), папа сильно обиделся на меня. Дело в том, что тогда я решила оставить игру на виолончели. Папа позвонил: «Почему так мало у тебя концертов?» Я была вынуждена рассказать, что ухожу со сцены. Отец ругался, кричал: «Раз так, верни мне виолончель! Прямо сегодня…» Он говорил о любимой виолончели Лоренцо Стариони, которую когда-то отдал мне. Но ведь когда играешь на инструменте долго, он становится частью тебя. И я отказалась ее возвращать… В общем, с папой мы не разговаривали целых три года. Помирились в 1987 году, когда перед венчанием с супругом я пошла к батюшке на исповедь. Рассказала, что на душе есть обида на отца. Священник сказал, что надо бы попросить прощения. Несколько дней я думала, а потом набрала номер отца. Только и могла сказать ему: «Папа, прости меня, пожалуйста!» И зарыдала. И он тоже заплакал. Так и помирились.
Дочь Михаила Ульянова Елена: Я падала в обморок от его гнева
— Отец был сдержанным человеком. Но, если его довести, с папиным гневом ничто не могло сравниться. С мамой было легче: она взрывалась моментально. Крики, вопли! Но через час остывала, забывала, и жизнь продолжалась дальше. Меня это устраивало, я умела подлаживаться под маму. А вот папин гнев долго собирался в одну чашу. Отец молчал. Один мой ляп, второй — молчит. Будто ничего нет. Третий, четвертый, пятый. Ты расслабляешься. Шестой. И все! Это была последняя капля.
«Ну-ка, иди сюда! — приказывал отец голосом маршала Жукова. — Встань!» Я, молча притулялясь к шкафу. Что бы то ни происходило, перечить ему было категорически нельзя. Нет, ни он, ни мама меня никогда не били. Зато выговоры, стоя у шкафа, я выслушивала часа по два, по четыре, по шесть… Один раз я даже в обморок упала. Сползла по шкафу. Отец испугался, подхватил на руки.
Дочь Георгия Буркова Мария: Я чувствовала себя, как в сказке
— Рядом с отцом я чувствовала себя, как в сказке. Как-то маленькой он мне сказал, что работает волшебником. Мол, по ночам, когда я сплю, он оживляет моих кукол. И я в это свято верила. Хотела подражать ему во всем. С восхищением смотрела на его кадык и думала: «Когда вырасту, только бы у меня был такой же!» Спрашивала его об этом, а он нежно мне отвечал:
«Будет, Машенька, будет!» Зачем ребенка разочаровывать.
Рядом с ним было чувство защищенности. Но и я, даже маленькой, к нему относилась по-матерински, хотелось его накормить, оберегать от всего плохого. Помню, на дне рождении моей мамы, одна «добрая» знакомая спросила меня: «А кого ты больше любишь: маму или папу?», и я ответила, что папу. Мама очень расстроилась, даже заплакала. Мне до сих пор перед ней стыдно. Но просто с папой было легко: с ним можно и на горке зимой покататься, и мороженое поесть, а мама заставляла есть кашу, уроки делать, то есть занималась моим воспитанием.
Сын Ильи Олейникова Денис Клявер: Мы разговаривали… молча
— Маленьким я шёл с отцом по улице и смотрел, кто из прохожих его узнает. И получал огромное удовольствие, когда это происходило. Однажды папа стоял на автобусной остановке и заметил, как на него внимательно смотрит один мужик и улыбается. Папа подумал: «Наверное, узнал». Мужик смотрел несколько минут, потом подошёл: «Извините, можно?..» Отец решил, что сейчас автограф попросит, настроение поднялось – вот, узнали. А мужик сказал: «У вас ширинка расстёгнута».
По сути меня никто не воспитывал. Бывало, конечно, что батя мог немного разозлиться. Например, мама говорила: «Сыночек, покушай, покушай!» А я капризничаю: «Не хочу!» Тогда у него был короткий ответ:
«Не хочешь – пошёл вон. Ира, захочет жрать – вернётся».
Знаешь, у нас с отцом как такового общения-то не было, он не любил много разговаривать. Но мы чувствовали друг друга энергетически: «Привет, как дела?» –
«Нормально». И всё. Помню, мне лет шестнадцать, я в гостях у друга, часов одиннадцать вечера. Батя звонит: «Давай домой уже. Поговорить надо». Прихожу – сидит, книжку читает. «Папа, я дома. Поговорим?»
«Давай», – а сам сидит и молчит. И я молчу. Так и «разговаривали».
